Валентин Иванович ждал Нину Петровну. Ждать он устроился на диване. На диване было мягко, а на душе у Валентина Ивановича светло и спокойно. Восьмое марта. Подарок он уже преподнес. Подарок понравился и это наполнило Валентина Ивановича приятным сознанием собственной значимости.
Нина Петровна с утра хлопотала на кухне, делала что-то очень любопытное по книжке «Что едят французы». В двенадцать она убежала в парикмахерскую, поправить растрепавшуюся красоту, так что сейчас Валентин Иванович ждал её и обед, глядя в потолок и тонко улыбаясь. Он готовил к обеду нежную речь. В ней он собирался сравнить Нину Ивановну с каким-нибудь цветком, но пока не решил с каким именно и потому мысленно перебирал всю известную ему флору, применяя ее к образу супруги.
- Лютик ты мой желтенький! – восклицал он про себя. – Нет, лютик не годится, от него бывает куриная слепота… Гвоздичка ты моя махровая… Махровые бывают ещё простыни и реакционеры, не поёдет! Василёк ты мой лазоревый… или сизый? Кажется, это голубь сизый. Цветик ты мой, семицветик! Гм… наверняка мичуринский. Творит наука чудеса, тара-ра-ра-ра… небеса! Да, и не только наука… как сказал великий поэт: «Бывало, нас чужие жены ждали, теперь мы ждём жены своей»… к обеду. И это хорошо, черт возьми!
Сейчас Валентину Ивановичу было дико подумать, что можно ждать какую-нибудь чужую жену. Не то, чтобы этого с ним никогда не случалось, но сегодня!? Нет! В этот день в предвкушении праздничного обеда видеть кого-либо, кроме своей милой Нины Петровны, решительно не хотелось.
- Голубка моя, сизокрылая… хорошо! Зайчик ты мой серенький, гм… белочка моя пушистая, кошечка моя…
Валентин Иванович заметил, что перешел от флоры к фауне и решил несколько подковаться, чтобы лучше развить тему. Он протянул руку к полке, вытащил том Брема, но сразу же наткнулся на каких-то пупырчатых рептилий с холодными глазами бюрократов. Дальше шли горбоносые попугаи, на которых Нина Ивановна никак не походила, а Михаил Семенович, который походил, не имел, слава богу, к Нине Петровне никакого отношения. Потом пошли угрюмые зубры, напоминавшие одичавших директоров, потом задумчивые бегемоты, глядевшие, как начальники трестов на отдыхе.
Боясь перебить настроение, Валентин Иванович захлопнул книгу и продолжал уже в порядке самодеятельности:
- Рыбка ты моя золотая, карасик ты мой серебряный, сардинка моя…
Слово «сардинка» что-то напомнило, Валентин Иванович взглянул на часы и сообразил, что давно пора обедать, а Нины Петровны все нет!
- Где же ты, моя сардиночка, где же ты моя марокканская? – пропел он вслух. – Где ты, мой цыпленочек, птичка моя жареная, пирожок ты мой слоёный, бублик мой горяченький?
Гастрономические сравнения вызвали вдруг такой бурный прилив желудочного сока, что Валентин Иванович почувствовал себя берёзой в весеннем лесу и даже сел на диване. Теперь он бормотал, не отрывая глаз от двери:
- Супчик ты мой гороховый, соляночка моя сборная, кулебякочка моя капустная…
Когда к четырем часам прибежала Нина Петровна, румяная причесанная, пахнущая лаком и стала торопливо рассказывать, как ей пришлось ждать и как она рвалась домой, к своему Басику… слушать её Валентин Иванович уже не мог:
- Давай же есть, наконец! Сколько можно!?! – простонал он и, отвернувшись, тихо, но энергично добавил: - Курица!
